Алид Макарович. 84 года. Магадан. 22 апреля 2025 года.
Капельки с сосулек отбивали такт, словно метроном вневременья. Алид Макарович сидел у окна, завернувшись в плед с выцветшими ромашками, а кот Мрак, чёрный как угольный пласт, свернулся у него на коленях, подрагивая ухом в такт падающим каплям.
—Вот, Мрак, — бормотал старик, гладя кота по холке, — в 1917-м тоже думали, что строят утопию. А вышло… как всегда.
Он говорил с котом о вещах, которые тому вряд ли были понятны: о Николя Верте, который копался в архивах НКВД, словно археолог в пепле Помпей; о том, как первые декреты Советов рушили одни миры и лепили другие, будто из глины. Но кот слушал. Может, потому, что в голосе Алида звучала та же вибрация, что и в гуле далёких поездов, увозящих время.
—А теперь вот, — Алид щёлкнул по книге с размытой надписью «Эверетт», — учёные твердят: каждое наше решение рождает новую вселенную. Где-то Ленин не сел в пломбированный вагон. Где-то СССР не рухнул. Где-то мы с тобой, Мрак, и вовсе не люди…
Он замолчал, глядя на сосульки за окном. В их хрустальных прожилках мерещились ему то линзы мультивёрсума, то осколки прошлого. Алид верил, что история — не прямая, а спираль. Что вселенные Эверетта — это просто забытые ветки той же спирали, которые когда-то назвали бы «диалектикой».
—Вот и гадай, — вздохнул он, — в какой реальности мы живём? В той, где «социальная справедливость» — не оксюморон? Или в той, где даже кот философствует?
Мрак мотнул головой, сгоняя снегиря с подоконника, и Алид рассмеялся. Он знал, что его мысли — лишь искры в бесконечности. Но эти искры грели. Как чайник на плите, как память о бабушке, которая в голодные 50-е меняла пайку хлеба на томик Блока.
К вечеру шум города стихал. Алид дремал, а Мрак, прижавшись к его груди, мурлыкал мелодию, похожую на помехи между частотами Межмирья. Где-то в параллельном Магадане, может, они уже оба были звёздами. Или тенями. Или просто тишиной между ударами капель.
А сосульки всё дарили Миру хаотические капли падающие на всё вокруг в ритме белого шума.
